ВОСПОМИНАНИЯ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ ЗАЩИТНИКОВ ОТЕЧЕСТВА, ПОГИБШИХ В ВЯЗЕМСКОМ ЛАГЕРЕ «ДУЛАГ-184»
(Из архива Международной ассоциации общественных
поисковых объединений «Народная память о защитниках
Отечества» и Оргкомитета «Вяземский Мемориал»)
И пусть не думают,
Что мертвые не слышат,
Когда о них живые говорят.
Николай Майоров
Поэт Николай Майоров погиб в 1942 г. в д. Баранцево Гжатского района Смоленской
обл.
Всегда живой
Из воспоминаний Макаровой (Антроповой) Алевтины
Николаевны, дочери лейтенанта Антропова Николая
Ефремовича (05.12.1905 — 29.08.1942), умершего от ран
и бесчеловечного обращения в немецком пересыльном
лагере «Дулаг-184» (лазарет № 3) в г. Вязьма 29 августа 1942 г.
«Мне посчастливилось, если здесь уместно такое слово, почти
через 70 лет узнать, что мой отец „нашелся“. Эту весть я сейчас же
сообщила уже очень немногим близким людям, и, оторопев от новости,
некоторые, видя мою радость, спрашивали: „Живой?“.
Конечно, не живой, живому ему сейчас было бы 105 лет!
Зимой 1942 г. моя мама Антропова Клавдия Петровна, получив
извещение о том, что ее муж „пропал без вести“ 6 июля 1942 г.,
стала одинокой, но не вдовой, в 30 лет и оставалась в этом качестве
до самой смерти 6 июля 2003 г.; правда, согласно Постановлению
ЦК КПСС и СМ СССР от 18 апреля 1975 г. № 304, с 1980 г. маму
признали вдовой военнослужащего и стали платить дополнительную
пенсию и предоставлять положенные вдовам льготы.
Как теперь стало известно, папа не „без вести пропавший“, а
раненый военнопленный, умерший 29 августа 1942 г. в лазарете
№ 3 „Дулага-184“ в г. Вязьма Смоленской области.
Это уточнение случилось благодаря труду неравнодушных настоящих
советских людей, нашедших списки этих якобы „без вести
пропавших“, изыскавших возможность опубликовать их, а также
всех тех, кто так или иначе причастен к составлению этих списков
в очень непростых трагических условиях лагеря. Пленные
медицинские работники не только, как могли, помогали страдаль-
цам, но сделали просто невозможное, рассказав о живых людях,
прошедших плен, сохранив память о прошедших днях их жизни и
позволив нам, живым, узнать об этом и помянуть любимых, помолиться
о них, наконец, поставить свечу в храме. Они не пропали,
они ушли в никуда в ужасных мучениях и страданиях, с думами о
своих самых близких.
Призван в ряды РККА Свердловским Райвоенкоматом г. Горького
8 марта 1942 г. и зачислен на службу в 360 ЗПС.
Извещение: „ст. сержант Антропов Николай Ефремович 1905 г.
рождения, уроженец г. Москвы, пропал без вести 6 июля 1942 г.
Первомайский РВК г. Москвы 3-я часть 14.12.1942. № 3/1412“. (Основание
извещения — МГВК № УЧ от 15.10.1942); МГВК финансовое
отделение от 1.12.1942 № АГ 4281 с 1.08.1942 — пенсия дочери
180 рублей из штатного оклада 600 рублей (дело № АГ 4281).
Я, уже, будучи взрослой, после сопоставления и анализа появляющихся
документов и дат всегда считала, что папа пропал (?)
(погиб) под Ржевом (там же, кстати, погиб папин младший брат Борис
Ефремович Антропов в августе 1942 г. и похоронен в с. Рамино
Ржевского района; а также в феврале 1942 г. „пропал без вести“
старший из братьев — Антропов Павел Ефремович).
Я была недалека от истины. О военных действиях начала 1942 г.
вообще очень мало данных. Крупная неудача советских войск под
Харьковом (май 1942 г.) оказала крайне неблагоприятное влияние
на весь ход летней кампании 1942 г. В литературе есть упоминание
о Ржевско-Сычевской операции, о боях под Воронежем и Калачом,
в междуречье Дона и Волги на подступах к Сталинграду. Летом и
осенью 1942 г. войска Западного фронта вели напряженные боевые
действия на ржевском направлении, пытаясь предотвратить переброску
армий „Центр“ к Сталинграду. Именно 28 июля вышел приказ
Ставки и Верховного главнокомандующего „Ни шагу назад“.
Харьков, Севастополь, Воронеж и т. д. были дальше от Вязьмы, чем
Ржев и Сычевка, значит, скорее всего, папа попал в число огромного
количества пленных (а только в июле 1942 г. их было 47 000)
в районе Западного фронта на участке Ржев — Сычевка — Вязьма.
Я еще надеюсь, что получу уточнение своего предположения.
Как я теперь полагаю, после призыва 6 марта 1942 г. папа 2 месяца
(?) учился на курсах сержантов (а к этому времени командного
состава крайне не хватало — всех перебили) до середины — конца
мая и был отправлен в действующую армию в самый неблагоприятный
период войны и, даже не повоевав по-настоящему с гадами,
при общей неразберихе и хаосе в войсках попал в плен (раненый?
больной?) и умер в плену в конце августа, пережив все ужасы фашистского
плена. Благодарю Бога нашего Иисуса Христа и нашу
заступницу Богородицу (а 28 августа — праздник Успения Пресвятой
Богородицы), что сократили папины страдания и позволили
умереть в лазарете пересылочного лагеря на своей родной земле
(правда, она до сих пор не стала „пухом“). Это для меня является,
правда, слабым, но утешением в конце моей жизни. Мамочка до
этого „утешения“ не дожила.
Теперь мои воспоминания о папе довоенном.
Моя мама родилась в 1912 г. в г. Солнечногорск. Семья Дмитриевых
жила в деревне Пешки в 9 км от Солнечногорска на 56 км
Ленинградского шоссе. Именно здесь и состоялось знакомство
моих родителей. По рассказам мамы и моим детским воспоминаниям,
папа был очень неплох собой, высокий стройный шатен с серыми
добрыми внимательными глазами. Приезжал в Пешки верхом
на лошади (другого транспорта тогда не было), естественно, в
военной форме, при оружии, не влюбиться в него было просто невозможно.
Это был уже достаточно зрелый, разбирающийся в жизни
мужчина. В деревне к нему относились очень доброжелательно,
я бы даже сказала, трепетно. Веселый, компанейский, всем рад
помочь, грамотный, достаточно образованный, с каждым мог поговорить
на интересующую собеседника тему, что-то объяснить,
подсказать, дать совет в непростой обстановке тридцатых годов.
Папа все это умел. Хорошие отношения складывались с родителями
и старшими членами маминой семьи. Мамин старший брат был
ровесник папы и уже жил и работал в Москве; деревенская семья
маминой старшей замужней сестры обожала папу: я помню, когда
папа уже со мной приходил в их дом, он был самым дорогим гостем,
на стол выкладывалось все, что было в доме. Когда я, еще маленькая
девочка, гостя у своей бабушки летом, ходила в их дом за
молоком, мне обязательно полагался гостинец: или большое гусиное
яйцо, или ржаная лепешка с картошкой, или белая с медом.
Мне разрешалось поиграть с их собачкой, хотя устои в доме были
строгие.
Хорошее отношение к папе в Пешках распространялось на
меня по всей моей жизни, пока были живы люди, знавшие папу.
Я постоянно бывала в Пешках до смерти маминой старшей сестры
в 1998 г., и старые люди, встречая меня, спрашивали маму или
тетю, так уважительно: „Это Ефремовича дочка?“.
Не знаю, долго ли продолжались встречи родителей, но 21 мая
1931 г. в Пешковском сельсовете был зарегистрирован брак Антропова
Николая Ефремовича и Дмитриевой Клавдии Петровны.
В это время еще была жива папина мама — Александра Степановна
Антропова (Телешова), отца не было в живых. Семья Ан-
троповых жила в Торжке. Это два брата (старший уже был женат)
и замужняя сестра. Папа привозил бабушку Александру в Москву
на лечение и познакомил ее со своей будущей женой. Бабушка
не одобрила папин выбор из-за молодости невесты: какая, мол,
она жена, она же еще девочка. Вскоре бабушка умерла, и я ее знаю
только по фотографиям.
После регистрации брака родители уехали в Москву (свадеб
тогда не устраивали, тем более пышных). Как рассказывала мама,
ей собрали корзинку с немногочисленными вещичками и отправили
во взрослую замужнюю жизнь.
К этому времени папа получил комнату в новостройке 1-й Пятилетки
в доме для военнослужащих. В 1931 г. был построен только
один дом, восьмиподъездный пятиэтажный из красного кирпича,
где папа занимал в трехкомнатной квартире комнату 18,5 м2.
Это был дом со всеми возможными тогда удобствами: с ванной,
туалетом, центральным отоплением и т. д., не было только газа.
К 1933 г. был выстроен, как бы сейчас сказали, целый микрорайон
из 10 корпусов и с огромной школой. Наш адрес стал Госпитальный
вал, дом 5, корпус 7, квартира 210 (вместо дом 5, кв. 36). Здесь
мы с мамой прожили до 1973 г. без папы; в 1968 г. к нам поселился
мой муж, и пять лет мы втроем жили в этой комнате, полученной
папулей в 1930–1931 гг.
Так началась совместная жизнь моих родителей. Еще до моего
рождения мама выезжала с папой в летние военные лагеря, где
папа служил, ведая снабжением красноармейцев и отвечая за хозяйство
вверенного ему войскового подразделения. Окружающие
люди и красноармейцы называли папу уважительно „командиром“.
К маме относились как к жене командира, к большому ее смущению
(а ей-то всего 19 лет).
Я родилась в сентябре в роддоме у Покровского (Электрозаводского)
моста на Яузе, теперь это ул. Н. Гастелло. Роддом стоит
до сих пор. Папа был на службе, а когда узнал о рождении дочки,
по пожарной лестнице добрался до окна, чтоб увидеть своих дорогих
Кланечку и Алечку.
Жизнь шла своим чередом. Теперь уже мои собственные детские
воспоминания о папе.
Как это ни покажется странным, мои первые детские, запомнившиеся
мне события происходили тоже „на службе“ вместе с папой
в летних военных лагерях (летом 1935 г. мне было около 3 лет,
в 1936 г. — 3,5 года). Это было в Нахабино или Алабино. Я помню
себя прогуливающейся по мосту, окружающему армейские склады
(папино хозяйство), где я, позарившись на „красоту“, наелась
красного горького перца и страшно потом орала. Красноармейцы
обожали меня, думаю, дочке плохого командира не стали бы делать
качели, доставать для нее собачку, играть с ней в свободное
от службы время. Мои зимние московские воспоминания связаны
чаще всего с праздниками, особенно новогодними, и когда приезжал
папин „лучший друг“ (так было написано на обороте фотографии
дяди Вани Хоменко, подаренной папе).
На Новый год папа устанавливал мне большую елку. Помню,
что на ней было, кроме игрушек, много гостинцев: висели конфеты
в красивых фантиках и мандарины, завернутые в серебряную
бумажку, а главное — папа дарил мне „бомбу“. Это наподобие современного
„киндер-сюрприза“ (всё новое в плохом варианте —
хорошо забытое старое). Это был шоколадный шар из настоящего
шоколада диаметром 8–10 см, полый внутри и с деревянной игрушкой
в этой полости (чашечка с блюдцем, самоварчик, чайничек
или какая-нибудь зверушка). И пусть теперешние не говорят, что
ничего не было в наше время, и едят каждый день „киндер-сюрпризовое“
подобие шоколада и играют с пластмассовой игрушкой
в виде Гарри Поттера.
В доме у нас всегда царила добрая обстановка, дом был открыт
для родных и друзей. Частыми гостями были мамины родители
(дедушка Петр умер в 1936 г., бабушка Дарья — в войну). Папа был
очень внимательным к ним. Бабушка перед войной заболела бронхитом.
Папа из Пешек привез ее в Москву и вызывал профессора
на дом для консультации и назначения лечения. Мама часто болела
и лечилась в военном госпитале, впоследствии ей сделали операцию,
и болезнь отступила. Часто бывал мамин старший брат дядя
Миша, самая молодая мамина сестренка Лизочка; папин младший
брат дядя Боря был мамин ровесник, и они дружески относились
друг к другу; приезжал папин двоюродный брат (он учился на летчика)
— Телешов Николай, папина сестра Анна Ефремовна с мужем
гостили у нас постоянно, и даже их первая дочка, моя тезка,
родилась в Москве; также из-за сложных родов, т. е. у нас в Москве,
рожала мамина сестра своего сына. Папа был всем рад и никогда-никогда
не отказывался помогать близким в любом деле, причем
делал это с удовольствием, ничего не ожидая и, уж конечно, не
требуя взамен.
Папа был политически грамотным человеком, у нас в доме
была литература политических деятелей того времени, в том числе
работы Ленина, Сталина и т. д., отдельные сочинения классиков
марксизма. Я училась „читать“, в частности, и по этим книгам. Знала
всех вождей по именам и называла их на картинках; папа учил
меня петь революционные песни — „Каховку“, „Орлёнка“ и его любимую:
„Полюшко-поле, полюшко, широко поле, едут по полю герои
— это Красной армии герои“ (эту песню впоследствии замечательно
исполнял американский певец Поль Робсон).
На день Великой Октябрьской революции папа обязательно
водил меня смотреть иллюминацию, обычно к электрозаводу
(м. „Электрозаводская“). По теперешним временам, когда каждый
день иллюминация — да какая! — ночь превращена в день, а тогда
это было всего несколько лампочек на башенке здания завода. Это
было лишь дважды в году, а воспринималось мною, да и всеми, как
праздник души и единения со всеми, кто радовался вместе с нами.
В 1935 г. построили первую, Сокольническую, линию метро,
и мы с папой ездили на станцию „Красные ворота“ („Лермонтовская“)
кататься на лесенке-чудесенке (там был самый длинный эскалатор
по тем временам).
На майские праздники папа брал меня с собой на демонстрацию.
Помню, когда папа был „на гражданке“, мы ходили на демонстрацию
от его работы. Это предприятие было на Ткацкой улице (м.
„Сталинская“). Станцию построили в войну, а после переименовали
в „Семеновскую“. Это предприятие после войны входило в систему
ВПК, и там работал мой муж — Макаров Павел Дмитриевич.
Папа привил мне любовь к политическим наукам, но это неосознанное,
детское восприятие сделало свое дело.
Я с 6-го класса и до достижения 30 лет постоянно на май и октябрь
ходила на демонстрации и не представляла себе жизнь без
этих праздничных, таких замечательных и запоминающихся мероприятий.
Это тоже заслуга папули. Он был бы рад видеть меня такой,
какая я есть. Я имею два высших образования — техническое
и политическое. Правда, в этом огромная заслуга моей драгоценной
мамули, добрых людей советской власти, но папин первоначальный
вклад несомненен.
В праздники и в дни, когда у нас гостили и приезжали родные
и друзья, было всегда весело. Папа играл на балалайке, в доме пели,
танцевали, особенно мы бывали рады приезду дяди Вани Хоменко.
Он был очень красивый, даже я могла это отметить. Он был военнослужащим
(может, учился с папой на „Выстреле“, и там познакомились?)
и служил в то время в Узбекистане, у нас в доме он назывался
„дядя Ваня из Ташкента“. Он приезжал к нам, обвешанный
гостинцами и подарками. Это были решето с виноградом, тюбетейки
и хромовые сапожки для мамы и меня. Даже однажды дядя Ваня
привез маме настоящие бурки. В доме царили веселье и смех, обстановка
сердечной дружбы и взаимопонимания. Дядю Ваню я ви-
дела после войны году в 1948–1949-м, летом, он гостил у нас и все
сокрушался, что о Коле так ничего и не известно. Меня одарил подарками,
и очень кстати при нашей с мамой удручающей бедности.
Часто заходил к нам Жоржик (не помню фамилии), он был моложе
папы и дяди Вани, но дружил с ними, он учился в Академии;
мне он запомнился тем, что, когда в танцах ему не хватало „дамы“
(а это были мама или Лизочка), он танцевал со стулом.
Большим другом папы был наш сосед по квартире Николай
Иванович Мокрицын, он был летчиком и погиб в первые месяцы
войны, став Героем Советского Союза.
Папа любил меня, заботился о нас с мамой, баловал по возможности.
Осенью 1938 г. меня определили в детский сад. Это был замечательный
детсад, как и все, что делалось для блага народа, а детей
особенно, в то время. В 1939 г. летом нас отвезли на дачу (по-моему,
в Голицыно). В родительский день меня навещали родители, но
потом папа приехал еще раз, его на территорию, естественно, не
пустили. Так он пробрался сквозь дыру в заборе и передал мне гостинцы
и игрушку. Это был гуттаперчевый пионер, который кувыркался
на турнике. Я, как всегда, плакала: хотела домой, и папа вскоре
до срока забрал меня с дачи, за что ему попало от мамы. Моей
последней игрушкой, которую я выпросила у папы лишь только потому,
что такая была у моего приятеля, был надувной резиновый
зеленый крокодил. Участь этого крокодила „ужасная“: его во время
войны съели крысы.
На новый 1940 год папа купил мне лыжи, да не простые, а с
креплениями, правда, мягкими; я на них мало каталась, одну зиму
только, а потом их сожгли во время войны вместо дров.
Помню, как папа оформлял меня в школу: мы сдавали анализы
и проходили врачебную проверку в замечательной больнице Десятилетия
Октября. Это огромная пятиэтажная больница у метро
Семеновская; к школе папа купил мне все, что необходимо первокласснику,
тут я опять отличилась и потребовала вместо портфеля
синий чемодан. Папа, естественно, не устоял, но 1 сентября
с синим чемоданом я оказалась в 435-й школе одна. Школа наша
была построена в 1931 г., таких прекрасных школ сейчас не строят.
Я окончила эту школу в 1951 г. Здание ее стоит и сейчас, но медленно
разрушается, а жаль.
Училась я хорошо, папа мне во всем помогал, я только совершенно
не могла рисовать, даже сыр из букваря и то не смогла изобразить
в тетрадке, все закончилось слезами и сердечным утешением.
Летом после школы меня отправили к бабушке в Пешки, а 22
июня началась война, но меня она пока не коснулась, хотя в Москве
уже начались бомбежки. В начале войны папу не призвали в
действующую армию, все же возраст, да и на гражданке дел хватало,
надо было быстро все переправить в тыл, да и армию снабжать
всем необходимым.
В октябре папа привез и маму в Пешки и обустроил нас у бабушки.
Никто никогда не мог и подумать, что, спасаясь от бомбежек,
мы попадем в оккупацию, а фашисты окажутся в 20 км от нашей
Москвы. Селяне и мы вместе с мамой и бабушкой селились в
землянках в лесу между Ленинградским и Дмитровским шоссе, там
же располагалась группа лиц, оставленных в тылу для организации
сопротивления врагу. Мы оставались в оккупации 12–15 дней.
В середине декабря Солнечногорск был освобожден, и мы с
мамой на открытой армейской машине были „заброшены“ в Москву
нашими красноармейцами. Это было в первой декаде января
1942 г.
Папа был эвакуирован в Горький 4 января (?), т. е. мы разминулись.
На столе в нашей комнате лежал черствый белый батон (мы
его разрубали топором), в чайнике — замерзшая вода. Вся квартира
стояла пустая.
Все — стали жить без папы и без вестей о нем.
Первая весточка от папы пришла 23 февраля из города Никологоры
Ивановской области в ответ на мамино письмо (видно,
папа оставил адрес, куда ему писать).
Папа писал, что рад нашему благополучному возвращению, и
очень просил маму не предпринимать никаких шагов без согласования
с ним. 24 февраля пришла другая открытка, тоже из Никологоры,
папа сообщал маме, что пытается добиться переговоров с
ней по телефону, передает привет всем маминым московским родным
и просит „каким-то образом перетащить маму (т. е. бабушку) в
Москву“. Потом были открытки от 5 марта и 28 марта 1942 г. (из г.
Вязники), в которых папа писал, что „ваш папа пока жив и здоров,
получил назначение в Москву, скоро, возможно, буду“.
Все открытки пронизаны теплом, заботой, тревогой, обеспокоенностью
за нас с мамой. Папа знал, что мама молоденькая, неопытная,
без специальности. Как она сможет прожить без поддержки
одна с небольшим ребенком?
Что это было за „назначение в Москву“, мы узнали вскоре. Это
была середина, скорее всего конец мая 1942 г.
В апреле мама устроилась на работу уборщицей в контору
„Дормосттранспорт“ в буфет, где кормили шоферов. Шоферы были
на казарменном положении, это означало, что после рейса они шли
не домой, а спали на работе в общежитии до следующего рейса и
тут же питались в буфете. В буфете в любое время дня и ночи теплился
титан (это большой вроде бы самовар), и шоферы могли попить
кипяточку, мама должна была натаскать дров и поддерживать
тепло, мыть котлы из-под привозимой пищи, мыть полы и поддерживать
чистоту в помещении, где содержалась пища, где питались
шоферы. Ей, бедняжке, доставалось. Папуля не зря опасался за нас.
Я почти всегда была предоставлена сама себе, даже школа до сентября
1942 г. не работала.
Однажды из домоуправления прибежала наш неизменный
секретарь Мария Сергеевна и позвала маму к телефону: звонил
папа, он сказал маме, что будет проездом в Москве, и объяснил,
как его найти. Мама отпросилась с работы, и мы быстренько поехали,
я плохо помню, как и куда мы ехали, мама тоже, мне кажется,
плохо знала, как и куда ехать, несмотря на папины разъяснения
по телефону. В общем, как я теперь представляю, это
была одна из станций на Московской Окружной железной дороге
в районе Красной Пресни на Шелепихе или в районе теперешнего
метро „Щукинская“. Мы долго искали нужное нам место, наконец,
вышли на пустое, едва зазеленевшее и сыроватое поле, на
железнодорожных путях которого стоял состав из закрытых теплушек
с красноармейцами, отправляемыми на фронт. Папуля нас
встречал, он расстелил на земле белый полушубок (такие же я видела
на сложенных в штабеля убитых под Москвой красноармейцах,
когда мы с мамой возвращались в Москву в декабре 1941 г.),
вынес свой прибереженный, видно, для нас, паек — селедка и черный
хлебушек, разодрал селедку, разломал хлеб, и мы вместе поели
все. Папуле очень хотелось белого хлебушка, хоть 100 граммов,
чтобы побаловать нас, но чего не было, того не было. Папа
всегда очень хорошо и вкусно готовил. Когда мама куда-то уходила,
а я, как всегда, ревела, папуля меня уговаривал: не плачь, мы
будем с тобой жарить картошку. Она у него получалась отменная,
помню до сих пор.
Долго ли мы были, о чем говорили, не помню, наверное, в эти
короткие минуты можно сказать только главное, что и было, повидимому,
сказано. Я думаю, папа говорил с мамой обо мне, он
волновался за мое будущее. Потом папа проводил нас до какогото
транспорта, наверное, на расстояние, на которое можно было
отойти от теплушки, всю дорогу нес меня на руках, а я, длиннющая,
худющая, вцепилась в него, а ноги бьют его по коленям; при
прощании папа отдал все, что у него было, — тот самый белый по-
лушубок (он нас очень выручил впоследствии). Больше мы папу не
видели. На другой день с папиросами и белым хлебушком (маме
поменяли черный на белый буфетчицы) мы поехали на то место,
но поезд ушел, и папы не стало, и писем тоже не было. Мы жили в
полном неведении и страхе за папу.
Потом, уже зимой, маму вызвали в военкомат и вручили извещение,
сказав при этом, что на папу был приказ о присвоении следующего
воинского звания, т. е. если в извещении папа был ст. сержант,
то он вроде бы пропал мл. лейтенантом — это уже считалось
командирским званием, а в теперешних документах папа числился
как лейтенант, но кому это теперь надо.
Папа не был забыт женой и дочерью, мама осталась ему верной
до конца жизни. Даже „постаралась“ умереть с папой в один
день (06.07.2003), как она думала, лежа в реанимации после сложной
операции. Сразу после сообщения о папе мамуля целиком и
одномоментно поседела, так что я практически всегда видела маму
седой.
Я в последние годы (1990–2010) посещала в дни поминовения
Поклонную гору и церковь Георгия Победоносца; к памятнику
„Пропавшим без вести. Солдатам без могил“, установленному к
50-летию Победы (в качестве подарка от Украины), приносила цветы.
Эта была единственная для меня возможность помянуть папу.
Официальное отсутствие данных о его судьбе не позволяло поминать
его в церкви ранее.
Наша единственная, мною, покойным мужем и покойной мамой
любимая названная дочка и внучка — Кочкина Мария Александровна
— по моей просьбе постоянно искала среди появляющихся
в интернете данных о пропавших участниках войны какую-либо
дополнительную информацию об Антропове Николае
Ефремовиче, пропавшем без вести 06.07.1942.
20.11.2010 в выложенных в интернете данных она нашла моего
папу.
Антропов Николай Ефремович числился под № 1007 в найденных
в 2005 г. списках умерших в фашистском пересыльном лагере
„Дулаг-184“ (лазареты № 1, 2, 3), г. Вязьма Смоленской обл. за период
I, II, III, VII, VIII, IX, X 1942 г.
21.11.2010 Маша привезла мне всю полученную информацию,
касающуюся „Дулага-184“ в г. Вязьма.
В списке в отношении папы было допущено несколько ошибок,
папа родился не в 1906, а в 1905 г.; в московском адресе вместо
Госпитального вала записан Крымский вал; Машу смущала непонятная
ей цифра 94 перед адресом, я же знала, это номер наше-
го почтового отделения — Е-94, так что никаких сомнений, что под
№ 1007 числился именно мой папа, а ее дедушка, не было.
В отдельном документе зафиксирована под № 46925 дата смерти
лейтенанта Антропова Николая Ефремовича в лазарете № 3 „Дулага-184“
— 29.08.1942; в этом документе в написании те же ошибки
о дате рождения, месте проживания и о воинском звании.
17.12.2010 я впервые познакомилась с работой Координационного
совета Международного союза „Содружество общественных
организаций ветеранов (пенсионеров) независимых государств“,
Международной ассоциации общественных поисковых
объединений „Народная память о защитниках Отечества“. Для
родственников воинов-москвичей, погибших в немецком плену,
была организована встреча при поддержке города в Московском
доме общественных организаций. На этом мероприятии, проходившем
в торжественной обстановке, я впервые увидела фотографии
того скорбного места, где прошли последние дни моего
дорогого папы, познакомилась с рассказами таких же, как я, дочек
и сынов, нашедших в разное время своих пропавших без вести
отцов. Некоторые из них уже неоднократно были в Вязьме,
мне только предстояло осуществить поездку на место папиной
гибели весной.
Такая поездка состоялась 30.04 — 01.05.2011. О впечатлениях, о
поездке и состоянии дел по увековечению памяти погибших в лагере
уже много написано в центральной прессе и в наших заметках.
Я, побывав на месте лазарета № 3, на котором сейчас стоит
двухэтажный барак и огороды за ним, положила у дома белые булки,
посыпала рис, а потом, нарыдавшись вдоволь за все прошедшие
годы, за себя и за маму, набрала земельки с этого скорбного
места (а Вязьма — вся в костях погибших) и привезла ее в Москву.
Оформила документы и „захоронила“ землю в мамину могилку.
В ней покоятся все, кто знал и любил папу. Там же будет захоронен
и мой прах вместе с мамой, папой, бабушкой, тетями. Это место
находится на Введенском кладбище около нашего дома № 5 на
Госпитальном валу. Правда, дом наш уже снесён.
Это родное для нас всех место. Мы прожили там: папа — с 1930
по 1942 г., мама — с 1931 по 1973г., я — с 1932 по 1973 г., Маша — с
1971 по 1976 г.
Вечная благодарная память всем страдальцам, положившим
свою жизнь на алтарь Победы.
Жаль, что Родину, которую они защищали, мы не уберегли.
Простите нас».
В продолжение темы
А. Н. Макарова
Пусть всех имен не назову —
Нет кровнее родни.
Не потому ли я живу,
Что умерли они?
С. П. Щипачев
С непередаваемой болью и великой скорбью 30 апреля 2011 г.
вступили мы на вяземскую землю — место так называемых в истории
Великой Отечественной войны „вяземских котлов“ 1941–
1942 гг.
Природа под Вязьмой изумительная: бескрайние зеленеющие
поля, невысокие холмы, перелески, и, любуясь сегодня этой первозданной
красотой, неотступно думаешь, как здесь, практически на
открытом месте, сражались и стояли насмерть наши отцы и деды,
даже зацепиться не за что, только прижаться к родной земле, уже
не однажды политой русской кровью.
Но я не буду останавливаться на собственно военном аспекте
этой трагедии, об этом уже много и подробно написано, и все, каза-
лось бы, обсуждено и „справа“ и „слева“. Выяснено, кто прав, а кто
ответственен за происшедшее.
Меньшее место в обсуждении этого трагического момента занимает,
если так можно выразиться, сопутствующий и не менее
трагический вопрос — о большом количестве попавших в этой „вяземской
мясорубке“ в плен красноармейцев, в том числе ополченцев,
и об ужасном пересыльном лагере „Дулаг-184“, устроенном фашистами
в самой Вязьме. Через лагерь прошло огромное количество
пленных, выжившие в Вязьме прошли все нечеловеческие муки в
фашистских концлагерях в самой Германии и на территории стран сателлитов
(Польша, Чехословакия, Румыния, Австрия и т. д.).
Десятки тысяч защитников Родины, считавшиеся почти 70 лет
пропавшими без вести, погибли непосредственно на территории
„дулага“.
А это значит, что почти 70 лет столько же осиротевших семей
ничего не знали о судьбе своих близких. В лучшем случае родные
получали извещения со стандартным текстом „Ваш сын, муж, брат,
красноармеец, старший сержант 1905 г. р., уроженец города Москвы
в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге,
пропал без вести (убит) 6 июля 1942 г. (в случае гибели примерное
место захоронения)“. Ну, хотя бы это, большинство близких вообще
ничего не получало. Ушел человек на войну, и все.
Я сердечно благодарна людям, нашедшим и восстановившим
имена и горькую судьбину более 4 тысяч ранее безымянных страдальцев,
принявших мученическую смерть в „лазаретах“ № 1, 2, 3
„Дулага-184“ в январе, феврале, марте, июле, августе, сентябре и
октябре 1942 г., и до настоящего времени ведущим непрекращающийся
поиск родственников погибших воинов. Среди них и имя
моего отца Антропова Николая Ефремовича, умершего в лагере
29.08.1942. В извещении, полученном моей мамой Антроповой
Клавдией Петровной в конце 1942 г., папа числился пропавшим без
вести 6 июля 1942 г.
„Счастье“ знать, что папа пропал без вести — очень горькое
счастье, это полная неизвестность, ничего: ни могилки, ни дальнейшей
судьбы, ни даже возможности поставить свечу на помин,
ушел дорогой человек „в никуда“, а для нас началась несчастная,
безрадостная жизнь. Мама не дожила до дня, когда стало известно
очень приблизительное и очень неприглядное место „упокоения“
ее горячо любимого мужа, которому она была верна всю свою
жизнь с 1942 до 2003 г. и даже „сумела“ умереть, как она думала, в
один с ним день — 6 июля 2003 г., так и не узнав, что муж умер в
другой день в фашистском „лазарете“, где у этих нелюдей не было
элементарных условий содержания и средств, чтобы помочь больным
или раненым людям, а медперсонал из пленных же медработников
подчас сходил с ума от бессилия что-либо сделать для страдальцев.
Слава богу, она ничего этого не узнала.
Отдавая должное подвигу замученных красноармейцев, храня
священную память о них, об их страданиях и муках в наших сердцах,
я хотела бы добавить сюда не менее скорбные последствия,
усугубляющие эту трагедию. Это безутешная на десятки лет боль
не одного поколения многих и многих людей, так или иначе затронувшая
и их судьбу.
За именами „нашедшихся“ и оставшихся безымянными героев,
брошенных и как попало закопанных на огромной территории
„мемориального“ мясокомбината, многочисленных строений, огородов,
даже проезжей дороги, по которой снуют туда-сюда автомобили,
стоят десятки, а скорее сотни тысяч исковерканных судеб,
память о которых также должна жить постоянно в сердцах ныне
живущих и будущих поколений. Иначе Россия просто погибнет, погрязнув
в беспамятстве.
Самая горькая участь досталась матерям, потерявшим своих
дорогих деток, часто выращенных в тяжелых условиях. Их ждала
близкая без поддержки и тепла старость, часто старики оказывались
без должного внимания со стороны бездушного окружения,
нередко осуждающего попавших в плен. Ладно бы пропал один
сын, а не все сразу, но ведь были нередко и такие судьбы, когда
мать, воспитавшая многих детей, теряла всех, а иногда еще и мужа,
тоже ушедшего в ополчение вслед за сынами. Сколько бессонных
ночей провели матери, надеясь: вдруг ошибка, вдруг вернется сын,
пусть хоть искалеченный, но живой, лишь бы вернулся. Теперь их,
долго ждавших и вопреки всему надеявшихся на чудо, уже давно
нет в живых.
Далее — любящие и не дождавшиеся своих мужей вдовы, их
тоже многие миллионы. Это они, оставшиеся наедине со своей бедой,
глотая слезы (не показывая их осиротевшим детям), продолжали
работать. Это они растили и учили детей, зная, что надо выжить
в тяжелейших условиях войны, а потом возродить страну.
Фашисты оставили нам пустыню. Так и жили они в голоде, холоде,
в старых обносках, без мужниной поддержки и любви, сосредотачивая
свою нерастраченную женскую любовь на детях. Они
жили, стараясь вырастить детей достойными их отцов, такими, какими
те хотели бы их видеть.
Это тысячи и тысячи невест, коротающих свою жизнь в ожидании
счастья и, как правило, проживающих ее в одиночестве.
Наконец, это дети-сироты. Уж поверьте, нам хорошо известно,
что сиротство — страшная травма для небольшого еще ребенка.
Что значит остаться без поддержки, заботы, внимания и совета
взрослого умного человека, любящего доброго папы на всю
жизнь?! Это тяжело и несправедливо. Часто на плечи сирот ложилась
забота о матерях, тоже осиротевших, а часто и о младших членах
семьи. Это множество совсем не детских забот и обязанностей,
я уж не говорю, что сиротское детство очень безрадостное. Это не
сиротство при живых родителях, что часто наблюдается в настоящее
время, это горькое вынужденное сиротство, сразу оборвавшее
наше детство; мы рано повзрослели.
Но мы были воспитаны в детские годы достойными людьми, и
в дальнейшем окружали нас добрые, понимающие нашу боль люди,
у нас были замечательные учителя и наставники, вырастившие поколение
созидателей.
Мы работали и учились вечером, мы обустраивали разоренную
фашистскими пришельцами страну и старались вывести ее на
передовые рубежи, потому что ненавидели войну и знали, что только
сильная богатая сплоченная страна может побеждать и жить, не
опасаясь повторения 1941–1945 гг.
Это нашими руками заново созданы многие отрасли промышленности
— электронная, атомная, ракетостроение, новое точное
приборостроение; преобразилась наша металлургия, в том числе
цветная, в стране получены чистый германий и чистые цветные
металлы для полупроводниковых соединений. Осуществлен прорыв
в переработке сульфидных материалов черной и цветной металлургии
с применением высокоэффективных ресурсосберегающих
автогенных процессов, позволяющих увеличить производство
стали, меди, свинца, никеля и др. материалов, в том числе сопутствующих,
редких.
Это нашими руками построен каскад крупнейших ГЭС в Сибири,
поднята целина, построен БАМ и многое-многое другое, в
результате чего СССР стал первой державой в Европе и второй в
мире. Мы первые начали освоение околоземного пространства, запустили
спутник, первым человеком в космосе стал Человек Мира
Ю. А. Гагарин, парнишка все с той же Смоленщины.
Наши отцы и деды могут гордиться нами, мы их не подвели, а
с честью продолжили ими начатое. Жаль вот только, страну, которую
они защищали и за которую отдали свои жизни, не уберегли.
С годами горечь утраты не проходила и не проходит. Мы поздно
узнали об участи своих близких, иначе мы бы никогда не допустили,
чтобы бездушные чиновники оскорбляли беспамятством на-
ших отцов и дедов, которые до сих пор не упокоены ни по людским,
ни по божьим законам.
Иначе как надругательством над останками погибших воинов
существующее в Вязьме положение назвать нельзя.
Нас, сирот войны, осталось всего ничего… Мы старые, больные,
нищие люди и уже мало что можем сделать для увековечения
памяти ушедших дорогих нам людей.
Будь мы моложе, мы на свои трудовые деньги построили бы
мемориал, и тогдашняя страна бы нам помогла.
Жаль, что теперь наша страна, Российская Федерация, вместо
того чтобы с почестями захоронить останки своих защитников,
перечислив всех по возможности поименно, охотнее представляет
русскую землю для кладбищ под захоронения чужестранцев, пришедших
на нашу землю с оружием с целью поработить ее.
Внуки и правнуки! Помните о подвиге своей страны, подвиге
наших отцов и ваших дедов и прадедов! И должны стоять мемориалы
в память о павших защитниках Родины как напоминание о трагедии
ныне живущим и как повод для размышления о будущем.
Манкурты будущего не имеют.
Чудеса на земле случаются даже через 66 лет…
Из воспоминаний Иксановой Сафии, дочери красноармейца
1188-го стрелкового полка 357-й стрелковой дивизии
Айси Макжанова (1904 — 08.10.1942, лазарет № 2)
и его внучки Низаметдиновой Рамили
«Наш дедушка Макжанов Айся родился в 1904 г. в д. Медяна
Кзыл-Октябрьского района Горьковской области. Детство и
юность прошли в деревне в обычной многодетной бедной татарской
семье. Воспитание получил в строгих мусульманских традициях,
никогда не пробовал спиртного и не курил. Трудился, помогая
родителям с раннего детства. В 1923 г. женился на девушке по
имени Медина, в татарских деревнях в те годы было не принято
встречаться, поэтому их родители сосватали, обговорили детали
свадьбы. Затем пришел мулла, прочитал свадебную молитву, состоялось
мусульманское венчание, так образовалась их семья. Через
некоторое время они переехали в столицу.
Жили в центре Москвы на Трубной площади в коммунальной
квартире в небольшой комнате, всего у них родилось семеро детей,
к сожалению, четверо умерло от болезней в младенчестве, остались
две дочери Хасяне и Сания и сын Идрис. Работал дедушка
в торговле. В конце тридцатых годов их семья и еще несколько
татарских семей переехали жить в Московскую область, станция
Никольская. Их довоенная жизнь мало отличалась от жизни других,
таких же простых людей, как они. Дедушка поступил на работу
на фабрику „Рот-Фронт“, бабушка воспитывала детей. На войну дедушку
забрали только в августе 1941 г. Призывался он Кировским
РВК (в ополчение) по месту работы. Сын, а ему было еще 9 лет, так
не хотел расставаться с отцом, что просил его отпустить бороду,
все подумают, что он старый, и не возьмут его на войну. А он в ответ
только смеялся, и шутил над ним, и говорил: по документам-то
я молодой, и если я не пойду на войну, кто будет вас защищать от
фашистов. Провожать дедушку на фронт пришла соседка бабушка
Телепегина. Погода была очень теплая, было много цветов, она сорвала
и принесла цветы, это были флоксы и золотые шары, и сказала:
„Алексей (так его звали соседи), возвращайся с победой!“. Он
взял младшую дочь на руки, и пошли на станцию. Сын взял в руки
прутик и сказал, что убьет Гитлера, хотел пойти с папой на войну.
По дороге купил детям мороженое, он их очень любил и немного
баловал. Родители разговаривали, возможно, дедушка пытался
поддержать бабушку, ведь она оставалась одна с тремя детьми на
руках, и должен был появиться еще малыш.
Подошел поезд. Пообещав скоро вернуться с победой, он сел
в поезд и уехал. Через некоторое время дедушка прислал письмо
и сообщил, что их часть стоит под Наро-Фоминском, и бабушка с
сыном поехала его туда навещать и повезла небольшой гостинец,
она видела, как их обучали, все они катались на лыжах в белых маскировочных
халатах. Она ему пообещала приехать на следующий
день, он ответил, что завтра они уезжают, пока не знают куда. Это
была их последняя встреча.
После его ухода на войну бабушка отправила дочерей в Горьковскую
область к родственникам в деревню, а сама пошла работать
на фабрику „Рот-Фронт“. Она работала в три смены, практически
не бывая дома. Вскоре ей сообщили, что в деревне очень голодно
и надо забирать детей домой, иначе они погибнут, привезти
их домой согласилась дальняя родственница тетя Зина.
Добирались долго и тяжело, их пересаживали с поезда на поезд,
во время одной из остановок их выбросили с поезда, и младшая
Сафия, ей было всего 5 лет, потеряла валенок, и добрые люди
намотали ей на ногу тряпки и нашли где-то старую галошу. У нее
опухло лицо, глаз заплыл, потому что она сильно ударилась, падая
из вагона поезда. Рядом стоял военный эшелон, и один солдат
спросил, куда же они едут в такой холод с такой маленькой девочкой.
Они ответили: домой, к маме, в Москву. Он посадил малышку
на руки, угостил ее колотым сахаром, который она тут же съела, и
дал им котелок с пшеничной кашей. Им пришлось идти несколько
километров до другой станции, чтобы сесть на другой поезд. Всю
дорогу они питались этой кашей, экономя по ложечке, даже угостили
попутчиков в поезде, до которого они все-таки добрались.
В поезде народу было мало, была в вагоне круглая печка, и они в
тепле добрались до Москвы. Бабушка их встретила, и ей пришлось
выхаживать детей, так как они были очень худые и слабые.
В 1945 г. пришло извещение о гибели дедушки, никто в доме
не мог поверить в то, что нет больше их самого близкого человека.
Бабушка всю жизнь его ждала, до самой смерти. Даже не верила в
его гибель, после того как в 1946 г. к ним приехал дедушкин однополчанин
и рассказал о том, что он погиб у него на глазах. Во время
очередного боя сам видел, как дедушку ранили, и он упал, ему
показалось, что он умер, и, чтобы на него никто не наступил, оттащил
его в сторону под березу и накрыл или шинелью, или плащ-палаткой.
Он хотел на обратном пути его похоронить, но по возвращении
его на месте не оказалось. Остается только догадываться,
что его, раненого, подобрали фашисты и отправили в лагерь военнопленных,
где он умер от ран 8 октября 1942 г.
В 1947 г. государство выделило 700 рублей как семье погибшего,
и бабушка купила на память самовар (он до сих пор хранится
в нашей семье как реликвия). Один только бог знает, какие тяготы
выпали на долю бабушки, растившей одной детей, но эта сильная
женщина смогла справиться со всеми тяготами послевоенной
жизни, она всегда много работала и детей вырастила трудолюбивыми
и честными.
Жили в очень холодной маленькой комнате. Сосед Ануфриев
Серафим их пожалел и написал письмо Сталину о том, что они живут
в очень тяжелых условиях. Через некоторое время пришел ответ
по месту работы бабушки на фабрику „Рот-Фронт“ с распоряжением
дать вдове и детям погибшего воина другую комнату. Им
предложили вариант в другом подмосковном городе, но бабушка
никуда не поехала, она сказала: отсюда ушел мой муж, и я никуда
не поеду, вдруг он вернется, а нас нет. В 1970 г. нам как семье
погибшего в Великой Отечественной войне выделили квартиру в
центре г. Балашиха в новом доме, где мы до сих пор живем, и эта
квартира нам дорога как память о нашем дедушке.
Каждый год 9 мая бабушка плакала и говорила: в этот день ктото
вернулся, а многие женщины так и не дождались своих близких и
любимых. Нам всегда было тяжело слышать эти слова, так как в них
было столько боли и печали. Бабушка умерла в 1981 г., всего на 7 месяцев
пережив своего единственного сына (он умер от тяжелой болезни),
он был очень похож на своего отца. Они так и не узнали, что
1968 г. был открыт памятник воинам, погибшим в ВОВ, ушедшим на
фронт из п. Дзержинский, ст. Никольское Московской области, и
там была высечена фамилия их самого любимого человека.
Мы, внуки и дочери, с 1984 г. каждый год ездим к этому дорогому
для нас месту 9 мая, 22 июня, 8 октября и возлагаем цветы,
это семейная традиция, и наши дети принимают активное участие
в поездках.
Долгие годы наша семья пыталась узнать о судьбе дедушки, где
и как погиб, чтобы мы могли поехать и поклониться его праху. Теперь
мы знаем, что чудеса на земле случаются даже через 66 лет.
В сентябре 2008 г. наша жизнь перевернулась, нам позвонила Иванова
Евгения Андреевна — председатель Международной ассоциации
общественных поисковых объединений „Народная память о
защитниках Отечества“. Она сообщила нам, что наш дедушка погиб
в Смоленской области в г. Вязьма в немецком пересыльном лагере
„Дулаг-184“ в лазарете № 2. Нам тяжело представить себе, что
пережили люди, попавшие в это ужасное место, как они страдали,
какие мучения выпали на их долю.
25–26 октября для нас, потомков воинов, погибших в этом лагере,
была организована поездка в г. Вязьму к месту гибели наших
близких. С тех пор Смоленская земля стала для нас самой родной,
а место его гибели — священным, ведь там лежит самый дорогой и
родной наш человек, которого нам никогда не суждено было увидеть,
— наш дедушка. Низкий поклон всем тем, кто помнит подвиг
наших дедов и отцов, отдавших жизнь за свою Родину, кто до сих
пор разыскивает и находит родственников бойцов, погибших в Великой
Отечественной войне».
Иксанова Сафия Айсиновна, дочь бойца Макжанова Айси:
«Мы провожали папу, и соседка сказала: „Алексей, возвращайся
с победой!“.
Мама ждала его до последнего дня своей жизни, а папа вернулся
в XXI веке благодаря поисковикам. Благодарим всей семьей
и низко кланяемся».
Вязьма… «Дулаг № 184»… Гончаренко…
Из воспоминаний Шориной Татьяны Александровны,
внучатой племянницы младшего лейтенанта Гончаренко
Георгия Ивановича (1910 — 07.01.1942), умершего в немецком
пересыльном лагере «Дулаг-184» (лазарет № 1) 7 января 1942 г.
«В каждой русской семье есть свои герои — те, кому на долю
выпала война, кто в первых рядах ушел защищать свою Родину: кто-
то прошел весь славный путь до Великой победы, кто-то сложил головы
уже в первые дни войны, кто-то пропал без вести. Это — герои
той страшной войны, помнить которых мы будем всегда.
С детства врезалась в память небольшая старенькая фотокарточка,
которую бабушка бережно хранила: с нее на нас смотрел
красивый молодой парень с упрямым подбородком и темными
волнистыми волосами.
Мы с сестрой никогда не спрашивали, кто это, потому что
твердо знали с самого рождения, что это дядя Жора, бабушкин
младший брат, герой-танкист, воевал под Смоленском, пропал
без вести.
Все братья Гончаренко сразу же оказались в самом пекле войны.
Герасим — комвзвода, сержант 902-го краснодарского артполка
353-й стрелковой дивизии — погибнет, защищая Донбасс 27.01.42,
похоронен в деревне Фащевка, Луганской обл. Матвей вернется
контуженным, останется инвалидом, проживет недолгую жизнь.
А про Жору известно вот что: 29 июня 1941 г. он был призван
в ряды РККА. Того же числа 112-й танковый полк 56-й танковой
дивизии в составе 26-го механического корпуса погрузился в вагоны
и направился на Запад. Именно 112-й танковый полк, 56-я танковая
дивизия, в/ч 7532 считается последним местом службы Гончаренко
Георгия Ивановича, уроженца г. Краснодара, 1910 г. р.,
апреля 23 дня, младшего лейтенанта, командира взвода, пропавшего
без вести в ноябре 1941 г.
Мы до сих пор храним его последнюю открытку с фронта: „Сообщаю,
что жив-здоров, скоро подойдем к станции, все у нас хорошо“,
датированную 25 августа 1941 г., 201-я полевая почта, 102-й
артполк, 3-я батарея. Изучая исторические карты и военные сводки,
выяснили, что 102-я танковая дивизия сражалась за Ельнинский
выступ. Операция началась наступлением нашей армии 30
августа. Ельнинская наступательная операция была одной из первых
в Великой Отечественной войне, в ходе которой осуществлялись
прорыв сильной очаговой обороны противника, разгром его
группировки. Но силы были неравные, РККА отступала, Ельнинский
выступ был ликвидирован 6 сентября.
У нас хранится заявление 1947 г. моей прабабушки, Жориной
мамы, в районный военкомат с просьбой о розыске ее сына: в августе
Георгий был ранен осколком в грудь и находился в госпитале
в г. Вязьма. Сам Жора из Вязьмы не писал. Но, как нам рассказывала
бабушка, было одно письмо из Вязьмы. Его написала какая то
девушка, наверное медсестра, Жориной маме, моей прабабушке,
о том, что Георгий Иванович в госпитале, тяжело ранен, герой-
ски сражался под Смоленском. Обстановка в Вязьме очень тяжелая,
немцы подходят, наши отступают; то ли девушка написала, что
он умер в госпитале от ран, то ли что все уходят, а его оставляют
в Вязьме тяжелораненого. Жаль, письмо это не сохранилось, оно
бы многое прояснило. Умер в госпитале? Убили при отступлении?
Кто? Немцы? Могли и наши убить, все-таки младший лейтенант,
офицерам нельзя было в плен, даже тяжелораненым. Моя прабабушка,
наверное, до конца своих дней так и считала, что ее сын
умер от ран в госпитале Вязьмы. Просто могилы нет.
Очень долгое время на этом сведения заканчивались. Мы пытались
установить место захоронения дяди Жоры — безрезультатно,
везде числится „пропавшим без вести“, в Вязьме захороненным
не зарегистрирован, по госпиталям не проходит. Мама всегда
просила знакомых, которые ездили в Вязьму: поклонитесь нашему
Жоре, он там где-то лежит.
И вот случай… совпадение… Конец апреля — вспоминаю, дяде
Жоре в этом году 100 лет, первые теплые дни, сирень, ландыши,
воздух победы, слезы и гордость за наших ребят, которые приняли
бой, оставшись безымянными героями. А помнит ли страна своих
героев? Суворов говорил: война заканчивается только тогда, когда
будет похоронен последний солдат. А где же они — пропавшие без
вести? Куда они пропали и почему?
Смотрю на календарь, приходит идея, звоню сыну: давай
махнем в Вязьму на 9 Мая, поклонимся солдатам, там же где-то
и наш дядя Жора. Знаю, что сын обожает поездки, раскопки, архивы,
вижу: готов, хочет ехать. Начинаем изучать маршрут. Читаю
о Вязьме, о войне, об ужасах вяземского котла, о „Дулаге-184“.
Ужас — это не то слово. В Вязьме, в „дулаге“ было намного страшнее.
Бедный дядя Жора, что же ему пришлось пережить! Тщательно
изучаем информацию по вяземским госпиталям. Сын выходит
на книгу „Долг памяти“ А. Л. Какуева и И. В. Долгушева со списками
умерших в лазаретах „Дулага-184“, и находим фамилию Гончаренко,
умершего 7 января 1942 г. Никаких других сведений больше
нет по этому военнопленному. Сердце замирает. Неужели нашли?
После стольких лет? Плача, рассказываю сестре. Проверяем
и сопоставляем еще и еще раз всю имеющуюся у нас информацию.
Очень большая вероятность, что это именно он, наш Гончаренко
Георгий Иванович. Нашли.
Рассылаю несколько писем разным людям на разные адреса с
просьбой дать более подробную информацию о „Дулаге-184“. Утром
открываю почту, меня ждет письмо от Ивановой Евгении Андреевны,
президента Международной ассоциации общественных
поисковых объединений „Народная память о защитниках Отечества“:
„Срочно звоните, завтра мы едем в Вязьму, на место ‹Дулага184›“.
Бывает же такое!
Все, что я увидела, какие чувства испытала во время этой поездки,
не могу передать: увидела места, где воевал дядя Жора, где
размещался госпиталь в Вязьме, и, конечно, „дулаг“. Какой ужас,
что до сих пор там нет достойного мемориала! Неужели столько
людей, умерших и замученных, не достойны нормального захоронения?!
Больно и стыдно. А ведь это же судьбы людей. Теперь моя
семья считает делом чести достойно увековечить память героев,
лежащих в Вязьме. Ведь среди них есть и наш без вести пропавший
герой-танкист.
Очень благодарна всем за эту поездку! Был торжественный
митинг: слезы, цветы, свечи, минута молчания. Подрастет немного
внук — обязательно привезем его сюда, покажем место, где сражался
и лежит его герой-прапрадед. Надеемся, страна услышит нас,
родственников без вести пропавших героев, покоящихся безымянными
на вяземской земле. Они заслужили лучшей участи. Они все
герои. А герои не могут быть безымянными. Герои не могут пропасть
без вести. Героев надо помнить и знать.
Старший брат Георгия, Герасим, писал в письме родителям по
дороге на фронт: „Жора — наша общая гордость. Папа и мама, вы
не очень уж сильно убивайтесь за нами, не подрывайте сразу свое
здоровье. Я знаю, что мы для вас очень тяжелая и незабываемая утрата,
но что будешь делать, такова, знать, наша судьба“.
Героев надо помнить, чтобы больше никогда и ничьи человеческие
судьбы не были такими страшными. Светлая память героям».
Собрал детей, благословил их и пошел воевать
Из воспоминаний Архиповой Светланы Геннадьевны,
внучки рядового 231-го санбата 380-й сд Матвея Алексеевича
Гусева (1902 — 27.07.1942 г., лазарет № 2 «Дулага-184»).
«…Вот что известно о моем прадеде Гусеве Матвее Алексеевиче.
Родился он в 1902 г. в Куйбышевской области, в Ульяновском районе,
в деревне Семеновке в семье дьякона Гусева Алексея Ивановича
и Созоновой Агафьи Тихоновны, был единственным сыном.
В 1924 г. в возрасте 22 лет женился на Фадеевой Александре
Васильевне, в 1925 г. у них родился сын Гусев Николай Матвеевич,
который также является участником Великой Отечественной войны,
он до сих пор живет в городе Ульяновске, у него много наград,
в том числе за взятие Берлина.
В 1928 г. в семье родилась дочь Гусева Мария Матвеевна, которая
тоже жива и проживает в Кемеровской области, и в 1930 родилась
младшая дочь Гусева Анна Матвеевна (моя бабушка, которая,
к сожалению, умерла).
Когда младшей дочери Анне было 3 месяца, у Матвея умерла
жена. И в возрасте 28 лет он остался один с престарелыми родителями
и тремя детьми в возрасте 5 лет, 3 лет и 3 месяцев. Вообще
жизнь у него была тяжелая, как и у многих людей того поколения.
По характеру Матвей был очень спокойный, добрый. Несмотря
на приход советской власти, вся его семья свято верила в Бога,
соблюдала все посты и православные праздники. Семейные традиции
у нас соблюдаются до сих пор, несмотря на то, что дедушка
умер в возрасте 40 лет и воспоминания о нем до нас дошли только
со слов его детей.
Много горя ему пришлось пережить за столь короткий жизненный
путь. Работать приходилось с утра до ночи, чтоб как-то
прокормить свою семью. Но такое ощущение, что неудачи преследовали
его. После смерти жены в 1930 г. в 1934 г. случился пожар,
в котором сгорел его дом. Матвей с родителями и детьми переселился
к тетке. Был такой случай в его жизни: однажды перед ночью
он пошел сторожить колхозные стога сена, вдруг началась сильная
гроза, и Матвей увидел жуткую картину — тучи на небе расступились,
и показался огненный крест. Только теперь мы понимаем, что
этот крест была его судьба.
К 1940 г. прадедушка так и не женился (кому нужны трое детей
в голодное время), жил с детьми и родителями. Когда началась
война, ему было 38 лет. Повестку на фронт Матвей получил в самом
начале войны. Он как будто чувствовал, что назад не вернется,
даже паспорт не стал с собой брать. Собрал детей, благословил
их и пошел воевать. В письмах он писал, что воюет на украинском
фронте. В июле 1942 г. пришла повестка, что красноармеец
Гусев Матвей Алексеевич пропал без вести 2 июля 1942 г. Так и поминали
мы его все эти годы 2 июля. Лет десять назад моя мама,
его внучка, подавала заявку в военкомат выяснить место гибели
деда. Получили ответ: пропал без вести при форсировании Днепра
в июле 1942.
Перед 65-летием Победы уже я, его правнучка, решила найти
что-то новое о дедушке и в электронном архиве „Мемориал“ нашла
документ о безвозвратных потерях от 2 июля 1942 г., в которых
числился и мой прадед. И чисто случайно нашла информацию
о вяземском „Дулаге-184“, в списках жертв которого числился Гусев
Матвей Алексеевич.
Какая тяжелая, мучительная смерть! Мы все были в ужасе,
плакали всей семьей, когда читали, в каких ужасных условиях содержались
военнопленные. Оказывается, Матвей погиб 27 июля, а
не 2-го. В течение 68 лет мы поминали его 2-го, а в этом году — 27
июля. Спасибо огромное и низкий поклон вам всем, кто занимается
поиском погибших солдат».
И не встречаю ни в одном из списков фамилии и имени отца…
Из письма Драгунова Валентина Германовича,
сына красноармейца Драгунова Германа Никитовича (1907 —
12.09.1942), Республика Татарстан.
«…Я в течение 8–10 лет по архивам искал своих родственников:
дедушку по линии матери Воробьева Гурия Спиридоновича;
дедушку по линии отца Драгунова Никиту Никифоровича; отца —
Германа Никитовича Драгунова. Вы дали исчерпывающий ответ на
мои вопросы по поводу отца. Еще раз огромное вам спасибо.
Теперь вкратце расскажу о нашей семье: отец моего отца (мой
дедушка) Драгунов Никита Никифорович родился 27.05.1882, уроженец
и житель села Большое Шемякино Тетюшского района РТ,
крестьянин. Решением судебной тройки ГПУ Татарской АССР от
27.07.1934 по ст. 64 58-8-10 УК был заключен в лагерь на срок 5
лет, считая таковым с 06.04.1931, а семью выслали по 2-й категории
(выписка из личного дела № 779). Куда он делся, куда пропал,
где его документы с его личным делом?
На поставленные вопросы не мог ответить ни один из архивов.
Дедушка по матери Воробьев Гурий Спиридонович родился
18.07.1876. Умер 23.10.1964. Был раскулачен и выслан с семьей
в Пермскую область. По состоянию здоровья был „списан“
в 1934 г. После этого прожил 30 лет. Это был человек величайшей
мудрости, тонкого ума и широкого кругозора. Его отец (мой
прадед) Воробьев Спиридон Васильевич прослужил солдатом
26 лет. Участник Русско-турецкой войны, после 20 лет службы
женился. За полученных два года отпуска у него родились два
сына. После этого он прослужил еще 5–6 лет. Вышел в отставку
в 1875 г. За службу царь его наградил 300 рублями серебра и золотой
чайной парой с пожизненной грамотой о том, что он назначен
на государственную службу в Тетюшское уездное управление.
После достижения 60-летнего возраста был переведен в
село Большое Шемякино в волостное управление, умер в 1915 г.
в возрасте 97 лет.
Теперь об отце: Герман Никитович Драгунов родился
08.03.1907. Всего у него родилось шестеро детей, двое из которых
умерло. Старший сын — Николай Германович 1934 г. р., в настоящее
время проживающий в Ростовской области; старшая сестра
Евгения Германовна Салабайкина (Драгунова), 1927 г. р.; в 1939 г.
родился я; младшая сестра родилась в 1941 г. Младшая и старшая
сестра проживают в Алтайском крае.
Отец написал единственное письмо от 06.08.42, написанное на
чувашском языке, на клочке тетрадного листа. Ксерокопию письма
перевода высылаю вам. К письму прилагаю переписку с архивами
МВД, министерства обороны, КГБ и другими архивами.
Кроме 15 документов высылаю 4 фотографии: отца, семейную
фотографию 1949 года, фотографию дедушки — Воробьева Гурия
Спиридоновича 1949 года.
С моим отцом служил во второй роте 1-го батальона 1323-го
стрелкового полка односельчанин нашего отца — Алмазов Никифор
Васильевич 1905 г. р.
По его рассказам, после написания письма от 06.08.1942 к нему
приходил ночью наш отец и передал ему письмо для отправки домой
и сказал, что на душе у него очень тревожно, на рассвете вся
рота должна была идти в бой. Из всей роты ни один человек не вернулся.
Вот такие воспоминания остались об отце его друга.
Как бы ни были мы озабочены и заняты, мы не имеем права забывать
своих предков. В сегодняшнем шатком мире не все понимают,
что такое семья, традиции, наследие поколения. Человек более
стоек на ногах, когда знает историю своей семьи. Тогда не возникает
у него чувство одиночества.
…Хочу завершить свое письмо с такими словами: „Читаю имена
на обелисках, подолгу, от начала до конца, и не встречаю ни в
одном из списков фамилии и имени отца!“».
Письмо Драгунова Германа Никитовича от 6 августа 1942 г.:
«Родной семье.
Добрый день, пусть будет вам всем счастье. С первой строки о
моей любимой женушке вспоминаю. Мария, тебе пламенный привет
посылаю. Дальше, любимой дочери — Жене — привет посылаю.
Еще сыночку Николаю, Валентину сыночку, с желанием увидеть,
любя огромный привет посылаю.
Еще дочери Зинаиде любя привет посылаю, дальше тестю,
любя большой привет посылаю, дальше старой бабушке большой
привет, еще дяде Николаю, семье, всем большой привет от меня.
Дальше нашей тетушке и их семье большой привет.
Своей сестре Аннушке и ее семье большой привет. Всем родственникам
привет от меня. Далее пишу, вы получили письмо от
меня? Я от вас не получил ни одного письма. Или письмо писать
забыли? Если получите от меня одно письмо, напишите мне три
письма, может быть, одно из них дойдет до меня.
В письме так ничего не пишите. Я хочу знать, картошку посадили
ли вы? Детям дают ли пособия? Сколько, какая сумма? Вам
за меня, как за рабочего, должны давать 150 рублей, так сказал политрук.
В следующем письме вам справку вышлю, по этой справке хлопочите,
получите пособие за меня детям, с первого дня, как меня
забрали на войну.
Еще пишу, если жить тяжело, продайте все, что имеется, конечно,
определите сами, что и как. Можете съездить и продать дом
(это в Ярославль), без меня вы туда жить все равно не поедете. По
продаже определитесь и посоветуйтесь с тестем.
Дальше пишу, Семен Ивановичу напишу, пусть поможет посадить
огород, если он сам посадил, ему польза будет. Квартирные
деньги получены по декабрь, за восемь месяцев, если будет оплата
за квартиру, напишу дополнительно.
Пока заканчиваю. Будьте здоровы, пишите письма. Немножко
адрес изменился: 38-я почтовая полевая станция, 1323-й стрелковый
полк, 1-й б, 2-я рота.
Драгунов, 6 августа 1942 г.»